— Нет, сэр. — Крамер нажал на кнопку стартера, и машина заурчала. — Вы нас знаете. Можем достать, сколько потребуется.

На воротах машину тщательно осмотрели. Поднялся шлагбаум, и они выехали из ворот, миновали столовую и зал заседаний, направляясь по Уилтон-авеню.

— Куда?

— Кажется, налево.

Крамер выбросил маленький желтый указатель, и они свернули в переулок, ведущий в город. Красивое лицо — живое, ребячливое, с остатками загара, свидетельствующего о службе на заморских территориях. Лет двадцати пяти, здоров как бык.

— Хочу вас поблагодарить.

— Меня?

— За совещание. Вы сказали правду, тогда как все остальные несли черт знает что. Четыре дня — подумать только!

— Они всего лишь проявили лояльность.

— Лояльность? Брось ты, Том. Не возражаешь, если перейдем на «ты»? Между прочим, меня зовут Джимми. Им просто приказали.

— Пожалуй, здесь не место для такого разговора… — Головокружение прошло, и, как обычно, появилась ясность мыслей. Джерихо пришло в голову, что американец, должно быть, ждал, когда он появится после совещания. — Достаточно, спасибо.

— Правда? Да мы почти не ехали.

— Остановитесь, пожалуйста.

Крамер свернул к краю тротуара у маленьких коттеджей, затормозил и заглушил мотор.

— Послушай, Том, одну минуту. Немцы ввели в действие Акулу через три месяца после Пёрл-Харбора…

— Позвольте…

— Успокойся. Никто не слушает. — Действительно. В переулке ни души. — Три месяца после Пёрл-Харбора, и вдруг мы начинаем терять суда, что впору выходить из войны. Никто не говорит нам, в чем дело. В конце концов мы здесь новички, всего лишь сопровождаем суда, как нам указывает Лондон. Наконец становится совсем плохо, и мы спрашиваем вас, что случилось со всеми вашими хвалеными разведданными. — Крамер поднял палец. — И тогда нам говорят об Акуле.

— Я не могу это слушать, — запротестовал Джерихо, пытаясь открыть дверь, но Крамер наклонился вперед и ухватился за ручку.

— Я не пытаюсь настраивать тебя против твоих людей. Хочу только рассказать, что здесь происходит. Когда в прошлом году нам объявили об Акуле, мы стали кое-что проверять. Торопились. В конце концов после отчаянного сопротивления начали получать некоторые цифры. Знаешь, сколько бомбочек было у ваших парней к концу лета? И это после двух лет производства!

Джерихо глядел прямо перед собой.

— Я не стану воспринимать подобную информацию.

— Пятьдесят! А знаешь, сколько, говорили наши в Вашингтоне, они могут сделать за четыре месяца? Триста шестьдесят!

— Ну и делайте, — раздраженно ответил Джерихо. — Если вы такие, черт возьми, хорошие.

— Да нет, — возразил Крамер. — Ты не понимаешь. Это не позволено. Энигма — это британский младенец. Официальный. Любые изменения в статусе подлежат переговорам.

— А они идут?

— В Вашингтоне. В это самое время. Там ваш мистер Тьюринг. А пока мы получаем то, что вы даете.

— Но это же абсурд. Почему, во всяком случае, не делать бомбочки?

— Ну-ка, Том, подумай минутку. У вас здесь все станции радиоперехвата. Весь необработанный материал. Мы за три тысячи миль. Поймать Магдебург из Флориды чертовски трудно. Какой смысл иметь триста шестьдесят бомбочек, если нечего в них закладывать?

Джерихо закрыл глаза и представил побагровевшее лицо Скиннера, услышал его рокочущий голос: «У тебя больше нет ясного представления об этом месте… Мы ведем переговоры с американцами о… Ты даже не в состоянии понять серьезность… » Теперь по крайней мере понятна причина ярости Скиннера. Его маленькой империи, которую он построил с таким трудом, громоздя бюрократический камень на камень, смертельно грозит Акула. Но угроза пришла не из Берлина. Она явилась из Вашингтона.

— Пойми меня правильно, — продолжал Крамер. — Я пробыл здесь месяц и считаю, что все вы добились потрясающих результатов. Выдающихся. И никто из нас не говорит о передаче дела в наши руки. Но так продолжаться не может. Не хватает бомбочек, пишущих машинок. А эти бараки, боже мой! «Папа, а на войне опасно? » — «Конечно, я, черт возьми, чуть до смерти не замерз! » Знаешь, однажды чуть не сорвалась целая операция, потому что у вас кончились цветные карандаши! Подумай, о чем мы говорим? Люди должны погибать, из-за того что у вас не хватает карандашей.

Джерихо слишком устал, чтобы спорить. К тому же он был достаточно осведомлен, чтобы понимать, что все это правда. Вспомнил, как полтора года назад, когда его попросили последить за посторонними в трактире «Баранья лопатка», он стоял в темноте в дверях, потягивая пиво, в то время как Тьюринг, Уэлчман и еще несколько больших начальников в комнате наверху писали коллективное письмо Черчиллю. Точно такая же история: не хватало клерков, машинисток, на заводе в Летчуорте, где раньше выпускали кассовые аппараты, а теперь делали бомбочки, не хватало комплектующих, не хватало рабочих… Когда Черчилль получил письмо, разразился страшный скандал — шумный разнос на Даунинг-стрит, испорченные карьеры, перетряски аппарата, — и дела пошли лучше. На время. Но Блетчли был ненасытное дитя. Чем больше давали, тем больше становился аппетит. Nervosbelli,pecuniaminfinitam. Или, как более прозаично выражался Бакстер, все в конечном счете упирается в деньги. Поляки вынуждены были отдать Энигму британцам. Теперь британцы должны поделиться с янки.

— Я не желаю иметь с этим никакого дела. Мне надо хоть немного поспать. Спасибо, что подвезли.

Джерихо потянулся к дверце, и на этот раз Крамер не пытался его удержать. Он почти вылез из машины, когда тот сказал:

— Я слышал, ты потерял отца в прошлую войну. Джерихо застыл.

— Кто вам сказал?

— Забыл. Разве это имеет значение?

— Нет. Это не секрет. — Джерихо принялся массировать лоб. Надвигалась отвратительная головная боль.

— Все началось еще до моего рождения. Его ранило осколком под Ипром. Он еще немного пожил, но уже никуда не годился. Так и не выходил из госпиталя. Умер, когда мне было шесть.

— Кем он был? До войны?

— Математиком. Минутное молчание.

— Увидимся, — сказал Джерихо и вышел из машины.

— А у меня погиб брат, — вдруг сказал Крамер. — Одним из первых. Служил в торговом флоте. Ходил на «Либерти».

Теперь понятно, подумал Джерихо.

— Наверное, в то время, когда не могли расколоть Акулу?

— Угадал, — мрачно подтвердил Крамер, потом с усилием улыбнулся. — Давай не терять друг друга из виду. Если что надо — только скажи.

Он дотянулся до дверцы и громко захлопнул ее. Джерихо остался на обочине, глядя, как Крамер стремительно разворачивается. Машина, стрельнув мотором, помчалась вверх в направлении Парка. В утреннем воздухе осталось висеть грязное облачко выхлопа.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПИНЧ

Блетчли стоял на железной дороге. Посередине его разрезала главная линия Лондон — Шотландия, а потом железнодорожная ветка Оксфорд — Кембридж делила его на четверти, так что, где бы вы ни находились, от поездов было не спастись: от их шума, запаха сажи, бурого дыма, который поднимался над теснящимися крышами. Большинство стандартных домиков построила железная дорога; они были из того же самого кирпича, что и вокзал с паровозными депо, и в том же мрачном индустриальном стиле.

Примыкавший сзади к железной дороге доходный дом с пансионом на Альбион-стрит находился в пяти минутах ходьбы от Блетчли-Парка. Его владелице, миссис Этель Армстронг, как и самому заведению, было чуть за пятьдесят. Это была женщина плотного телосложения, грозного вида, со старомодными манерами. Ее муж умер через месяц после начала войны от сердечного приступа, и она превратила свое четырехэтажное владение в небольшой отель. Как и другие обитатели городка — а их было около семи тысяч, — она не имела ни малейшего представления о том, что делается за стенами особняка на краю города, да и не проявляла к этому никакого интереса. Выгодное дело — вот все, что для нее имело значение. Она брала тридцать восемь шиллингов в неделю и требовала от своих пяти постояльцев отдавать за питание все продовольственные талоны. В итоге к весне 1943 года она являлась обладательницей облигаций военного займа на тысячу фунтов стерлингов и имела в подвале запасы продуктов, которых вполне хватило бы для открытия средних размеров продуктовой лавки.